У многих ведь как: твердость под ногами – быт, семья, работа стабильная, огородик на даче и баня по субботам, все здорово, стабильно и даже как будто прекрасно, и годами, годами, а потом вдруг – раз, услышал музыку, замечтался на минуту – и взлетел. Паришь себе над городом, паришь – крыши, соседи внизу чай пьют, смотрят на тебя удивленно, а ты и сам себе удивляешься: жил, казалось, нормально, хорошо даже вот до этого самого момента жил, а тут взлетел, паришь – и так, оказывается, хорошо в небе, легко и свободно. Хотя огородик и баню по субботам, конечно, жалко. Есть такая картина у художника Валентина Губарева – «Музыка окрыляет», я, когда на нее смотрю, сама хочу оттолкнуться и взлететь – это ведь так легко на самом деле. Мечтать, летать…

Когда мой папа привел будущую жену знакомиться со своей мамой, Елизавете Марковне будущая невестка не показалась: слишком хрупкая – «Она же сумку домой донести не сможет!». «И каждый раз, когда я сгибалась под тяжестью сумок, которые выворачивали мне руки, я вспоминала ту первую встречу с Елизаветой Марковной и ее неверие в мои силы», – смеялась мама. И каждый раз, когда я иду из магазина – полный рюкзак за спиной, сумка на плече, сумка в руке (не все поместилось в рюкзак) – я вспоминаю первую встречу моей мамы с моей бабушкой. Нет, я и других женщин знаю – томных, у которых самая тяжелая поклажа – сумочка, в которой кредитка мужа, а сам он обязательно подъедет к магазину (не продуктовому), когда жена закончит шопинг – ей ведь тяжело нести покупки. Бывает, я им завидую: они мне и кажутся прекрасными бабочками, которые украшают жизнь. Мне тоже так хочется. Но – не дано: воспитание. Все из семьи – и закалка, и порхание. Не быть мне бабочкой… 

Вот скажешь: «Анна Андреевна», и все любящие литературу поймут: Ахматова. Стихами можно сказать все, хотя они кажутся субстанцией эфемерной, невесомой – да полноте, субстанция ли это? Скорее – вздох, вдох, дыхание, движение, полет. О любви, о жирафе на озере Чад… Но когда Анну Ахматову в тюремных очередях, в которых она стояла с сотнями других женщин, чтобы передать передачу сыну, одна из них спросила: «Вы сможете это описать?», Анна Андреевна кивнула: «Смогу». Так родился «Реквием». Где самое надежное хранилище для стихов опального поэта? В памяти его друзей – преданных настолько, что не предадут. Когда Ахматова писала свой «Реквием» про то, что она «была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был», то доверяла его памяти ближайших друзей. Писала на бумаге, они учили, а когда запоминали, бумагу сжигали. Вот на столе в ее комнате та самая пепельница, в которой горели стихи. Рукописи горят, память – нет.

Сколько времени должно пройти, чтобы трагедия стала развлечением? И что можно считать развлечением, а что – напоминанием и лекарством от забывчивости? Вот мой любимый фильм о войне – «В бой идут одни старики»: много музыки, смеха, «Смуглянка», опять же. У вас повернется язык назвать его развлечением? У меня нет. А вот современные сериалы про войну – да, уже развлечение. Там акценты смещены: больше приключений – бах, бах, ножом вжик, нам все по плечу, ура, ура! Пусто внутри. Ответ на вопрос «сколько лет должно пройти, чтобы…» в этом случае – еще при жизни трагического поколения. А уж если сто лет прошло, трагедия становится не только приключением и развлечением, но и генератором денег. В Китае строят точнейшую – вплоть до дверных ручек – копию «Титаника». Он станет парком развлечений. Правда, после протестов от идеи симулировать столкновение с айсбергом пришлось отказаться.