Письма отовсюду

Новый год, мандарины и всей семьей на «Щелкунчик». В белорусском Большом театре билетов на постановку Валентина Елизарьева практически не осталось. Огорчилась и обрадовалась одновременно: рада, что балет так популярен, огорчилась, что не попасть. Но театралы и дети Берлина огорчились куда больше: у них вообще шансов увидеть «Щелкунчик» в это Рождество нет. Самый популярный и кассовый спектакль сняли с репертуара в канун праздника, заменив «Дон-Кихотом». Почему? Потому что обнаружили в «Щелкунчике» постколониальное прошлое, расизм и сексизм. Зрители и балетный мир в шоке, а эксперты по политкорректности говорят, что и «Дон-Кихот» – не самая подходящая замена: там цыгане и «романтические стереотипы». Не лишимся ли мы классических балетов в угоду политкорректности?

Вы заметили: мы стали подменять счастье исполнением желаний? Желать стали больше, чем мечтать? Вместо того чтобы быть счастливыми, хотим обладать? И чтобы все окружающие о нашем обладании знали? И если это так, я скажу то, о чем давно думаю, но не хотела говорить вслух: быть счастливым – необязательно. Потому что счастье исполнения желаний и счастье обладания – не то, к которому мы (ну, хорошо, лично я) стремились многие годы. Не обладание делает нас по-настоящему счастливыми. А если вы счастливы только обладанием, это не совсем счастье.

Мы живем только раз, любовь – три года, у кошки девять жизней, а сколько живут книги? Мои родители собирали домашнюю библиотеку истово, с азартом. В 1970-1980-е библиотеки собирали, кажется, все. Хорошие книги были и признаком интеллектуального дома, и достатка в нем. Когда после маминой смерти я стала разбирать ее квартиру, все эти собрания сочинений переехали ко мне в Минск. Потому что расставание с домашней библиотекой – одно из самых болезненных: как будто отрываешь от себя часть жизни. Хотя не у всех, конечно, так. В проект «Книге вторую жизнь» домашних библиотек сдают несколько в неделю. Так сколько жизней может прожить книга? И кто продлевают книгам жизнь?

По случаю Всемирного дня балета хочу рассказать об одном эпизоде работы над книгой «Феномен Валентина Елизарьева». Когда я читала Валентину Николаевичу книгу, в главе о балете «Ромео и Джульетта» произнесла такой текст: «Еще один важный образ этого балета – мост. Он стоит в задней части сцены то сведенным, и тогда по нему можно пройти, и тогда у героев и зрителей есть надежда, то поднимает пролеты, ощериваясь ими, как забралами: надежды нет, примирения не будет, то превращается в балкон – тот самый знаменитый балкон, которого не было у Шекспира, но который есть в фильме Франко Дзефирелли, и который есть в Доме Джульетты в Вероне. Под ним всегда стоят толпы туристов (я и сама стояла), продвигаясь к статуе Джульетты, чтобы дотронуться до ее правой груди». «Как это балкона у Шекспира нет? – удивился  Елизарьев. – Я же сам видел!». Я тоже – я была в Вероне и к Дому Джульетты, как водится ходила. Но разве это доказательство того, что балкон был у Шекспира? Елизарьев сказал, что нужно проверить: в нашей книге ведь только правда. И я пошла проверять – а был ли балкон?  

«Исцеление словом» – так называлась творческая встреча с прекрасной московской поэтессой Надей Делаланд, организованная Гомельской областной библиотекой. Поскольку я с Надей знакома, и мы с большим уважением относимся к творчеству друг друга, я стала второй участницей этой встречи. Надя очень волновалась, а я ее успокаивала: «Не переживай, я буду у тебя на разогреве, и когда придет время читать стихи, зал будет готов, и ты тоже». Так и случилось. У слова, особенно успокаивающего, большая сила. … Моя мама очень любила поэзию. Я сохранила все блокноты, в которые она переписывала стихи, их много, открываю на любой странице – и снова слышу мамин голос: она прекрасно читала. И я слышу ее интонации, вижу ее лицо и лица внимающих слушателей, я помню всех по именам. Потом ритм моей жизни изменился, и я разучилась воспринимать поэзию. А недавно со мной случилась Надя Делаланд, и я вернулась к поэзии, снова стала ее читать и чувствовать. Поэтому так обрадовалась возможности выступить с Надей Делаланд на одной сцене.