Мы живем так, как будто бессмертны, оставляем многое – иногда самое важное –  на потом. Pнаем закоулки Парижа лучше, чем переулки Минска или Гомеля: мы же здесь живем, всегда успеем познакомиться поближе. Когда вы были последний раз в Национальном художественном музее? А Национальном историческом? А, все Лувр да Ватикан? Понимаю. Эти же свои, всегда успеем. Вся жизнь впереди. Мы все чаще общаемся с друзьями через соцсети, забывая, как звучит их голос и как чувствуются их прикосновения: мы же здесь, рядом, всегда успеем. Потом. Мы все время откладываем жизнь, думая, что у нас в запасе неограниченное количество времени, сил и друзей, которым нужны наши прикосновения и голоса. Глупые, наивные, самонадеянные. Мы не бессмертны, мы слабы и никак не можем научиться жить здесь и сейчас. А потом  вдруг – коронавирус, эпидемия, закрытые границы, открытые кафе и страх напомнят о том, что бессмертны только боги, а мы – слабы, смешны и не вечны.

«Демократия убита в Венгрии, – заявила член Европарламента от Нидерландов Софи Вельд, – Она мертва». Почему? Потому что в конце марта венгерский парламент наделил премьер-министра Виктора Орбана правом управлять страной в нынешних чрезвычайных обстоятельствах с помощью декретов, не тратя время на принятие законов и парламентские дискуссии. В соседней Польше, неформальный лидер которой Ярослав Качиньский с Орбаном политически очень близок и лично вроде как дружен, всерьез готовились к президентским выборам 10 мая, хотя три четверти населения, судя по опросам, были против их проведения именно сейчас. Их все же отменили, но не из-за отсутствия поддержки населения, а потому, что об этом договорились два Ярослава – Качиньский и Говин, лидер входящей в правящую коалицию партии «Согласие», подавший в начале апреля в отставку с должности вице-премьера и министра науки и высшего образования. А в отставку он ушел именно из-за несогласия с проведением выборов в мае. Буквально накануне отмененных выборов Польша стала второй страной-членом ЕС, потерявшей статус «консолидированной демократии». Первой, как вы, наверное, догадались, была Венгрия.

Страны Шенгена закрылись друг от друга. Это стало ударом не только для граждан, у которых начались почти фантомные боли и вернулся страх «а вдруг больше не откроют?», не только для молодежи, которая времен без свободы передвижения не знает, но даже для Европейской комиссии: потому что ситуация стрессовая. Плоха та организация, которая проваливает стресс-тест, а ЕС его, несомненно, провалил. Чтобы сохранить хоть какое лицо, Еврокомиссия издает свод правил по восстановлению Шенгена. На первом этапе страны с примерно одинаковой эпидемиологической ситуацией должны снять ограничения на передвижение между собой. И только на втором этапе будет восстановлено передвижение в рамках шенгенской зоны и за ее пределами.  Но когда начнется этот этап, пока неизвестно. Не дожидаясь решений Брюсселя, Латвия, Литва и Эстония заявили о восстановлении свободного движения внутри трех стран без необходимости проходить двухнедельный карантин. Франция и Великобритания согласились на безкарантинное передвижение для граждан своих стран. Парламент стран Бенилюкс (Бельгия, Нидерланды, Люксембург) работает над открытием границ между тремя странами. Больше подробностей о том, кто открывается для кого, в материале.

Сейчас стали настойчивее говорить о деглобализации: пандемия, мол, многим странам показала, как их ослабила глобализация. Когда, например, проявилась острая нехватка медицинских масок и выяснилось, что в больших количествах они производятся едва ли не в единственной стране мира – Китае, которому и самому нужны. То же касается индивидуальных средств защиты для врачей, аппаратов ИВЛ, субстанций для производства лекарств. «Мы должны выучить уроки этого кризиса, – говорит в интервью порталу politico министр экономики Германии Петер Альтмайер. – Например, в вопросе зависимости от одного поставщика в одном регионе». Сейчас в антиглобалисты записываются политики и экономисты, а слово «импортозамещение», над которым многие смеялись еще недавно, входит в моду по всему миру.

В Праге снесли памятник маршалу Коневу, я уже писала. Но это стало лишь началом занимательного детектива. Следственный комитет Росси возбудил уголовное дело в связи со сносом памятника. Когда об этом стало известно, старост районов Прага 6 Онджея Коларжа и Ржепорые Павла Новотного (он инициировал установление памятной таблички в честь освобождения Праги власовцами) и мэра Праги Зденека Гржиба взяли под полицейскую охрану. Через пару дней журнал Respekt, ссылаясь на источники в компетентных органах, написал, что в Чехию въехал человек с российским дипломатическим паспортом и ядом рицин – тем самым, которым в 1978 году в Лондоне укололи зонтиком болгарского диссидента Георгия Маркова. С того времени методы спецслужб существенно изменились, но Respekt настаивает на рицине. Через несколько дней обнародовали имя этого россиянина. Теперь и его охраняет чешская полиция, а на постаменте памятника Коневу накануне 9 мая кто-то установил унитаз из пенопласта. Насколько далеко могут зайти войны памяти? И как долго они продлятся?

Год назад команда белорусских альпинистов впервые в истории подняла на вершину Монблана факел с огнем Вторых Европейских игр. То, что для меня стало лучшим приключением в жизни, для них было работой – непростой (потому что любой поход в горы – непростое приключение), зачастую тяжелой (в начале мая все склоны были в снегу, это было зимнее восхождение), но благодарной, потому что ничто не может сравниться с тем чувством, когда ты стоишь на вершине с пылающим факелом и флагом твоей страны, зная, что никто до тебя такого не делал. Через год после восхождения на Монблан я поговорила с нашими альпинистами о новых горах, свершениях. В активе наших ребята – подъем по одному из сложнейших горных маршрутов в мире, восхождение на самую высокую вершину Южной Америки, а еще в наших рядах на одного «Снежного барса» стало больше. Подробности – в этом материале.

Множество дискуссий идет сегодня в мире – спорят политологи, философы рисуют картины изменений человека и человечества, экономисты говорят, что все будет плохо, и плохо будет долго, и только врачи не спорят и не предсказывают: работают, им некогда. Сейчас уже всем очевидно: здравоохранение важнее армии. Станет ли это новой ценностью после эпидемии? Ведь уже понятно, что в той или иной степени ценности изменятся. Более того, они меняются прямо сейчас, на наших глазах. Гражданское общество, ощутившее свою возросшую силу – это ценность и реальность, которая останется с нами надолго, может быть, навсегда. Нам нужна новая модель старения и новая модель медицины, связанной со старением. В связи с этим мне интересно: насколько изменится в государственной системе приоритетов отношение к здравоохранению, науке и людям, занятым с этих сферах?