Когда первые солнечные лучи касаются плит самой большой в мире площади Тяньаньмэнь, она преображается. Но не солнцу принадлежит заслуга этого превращения, а людям – тысячам китайцев, которые приезжают со всей страны в Пекин, чтобы встретить рассвет в самом сердце государства. Утреннее небо – свидетель одного из самых торжественных и трогательных ритуалов, поднятия государственного флага. У церемонии нет четко установленного времени, она проводится каждый день на рассвете, а потому приехавшие издалека люди собираются иногда и в середине ночи, а некоторые здесь и ночуют. Приезжают семьями, зачастую с матрасами – чтобы удобнее провести ночь, и завтраком – чтобы подкрепиться утром.

Лишь только забрезжит рассвет, все устремляются поближе к флагштоку: основное действо разворачивается здесь. Группа почетного караула возникает из-под портрета Мао Цзэдуна, который украшает трибуну Тяньаньмэнь – именно с нее Великий кормчий провозгласил 1 октября 1949 года образование нового Китая. Пересекая  торжественным шагом площадь, гвардейцы крепят национальный флаг к флагштоку, и начинается собственно церемония. Играет гимн, караул отдает честь, а тысячи людей вокруг, несмотря на бессонную ночь, с энтузиазмом поют слова гимна и влюбленными глазами смотрят на красный с пятью желтыми звездами флаг – в этот момент, как никогда раньше, они ощущают себя частью великой страны.

Прийти утром на площадь – дело сугубо добровольное, указания со стороны местных партийных организаций здесь ни при чем. И люди идут тысячами – каждое утро, невзирая на плохую погоду, жару, песчаные бури или снежную метель. Для многих утро на Тяньаньмэнь остается самым сильным жизненным впечатлением, о котором можно с гордостью рассказывать и детям своим, и внукам.

Так зачем они приходят, проводят ночь без сна, а потом с трепетом поют о своем Китае? Как мне кажется, все очень просто – они настоящие патриоты своей земли. А если кто забыл значение этого слова, объясню – это люди, которые очень любят свою Родину.

Китайцы и любят, и гордятся своей страной: четыре тысячи лет удивительнейшей истории – дело, действительно, серьезное. Не зря в древности называли ее Поднебесной или Срединным государством: местные жители всегда знали, что она – центр мироздания, а остальные люди, которым не повезло родиться китайцами, ютятся где-то по окраинам, за Стеной.

Многие иностранцы называют китайцев не патриотами, а националистами, но как провести тонкую грань между двумя понятиями? Мы называем нашего хорошего парня разведчиком, снимаем о нем кино и пишем книги. А если фильм – про чужого «хорошего парня» в нашей стране, мы назовем его шпионом, постараемся выловить и посадить в тюрьму. Но разве они делают не одну и ту же работу? Я думаю, что зачастую именно так и обстоят дела с патриотизмом-национализмом: патриотизм – это наш «хороший парень», который делает важное и нужное дело, и достижениями которого можно гордиться. Национализм – это плохо, это то, чем гордятся другие, и чем они могут воспользоваться против нас. От российского коллеги, с которым мы как-то завели дискуссию на эту тему, услышала и такое мнение: национализм маленькой нации – это хорошо, а национализм большой – тревожно, никогда не знаешь, в какую сторону он может повернуть и против кого оказаться направленным. Есть в этом свой резон, конечно: Восстание боксеров в Пекине в 1900 году, например, проходило под патриотичными лозунгами, при этом громились иностранные миссии и христианские церкви.

Я предпочитаю называть толпу на залитой солнцем Тяньаньмэнь «патриотичной». 

Чтобы понять истоки китайского национализма, нужно вспомнить не такую уж давнюю историю, о которой мы говорили в главе 1.1 «Страна небесного дракона». Во второй половине XIX века государство, долгое время бывшее самым богатым и процветающим в мире, стремительно утрачивает это положение. Более того, – становится площадкой для столкновения интересов других стран, а позднее и фактически утрачивает свою самостоятельность, разделенное на зоны интересов Великобритании, Франции, США, России, Германии и Японии.

Такой ход событий дал толчок мощной внутрикитайской дискуссии о том, есть ли у великой в прошлом цивилизации будущее или ей лучше идти в фарватере западных государств, склонив перед ними голову и гордясь на кухнях достижениями славного прошлого.

Всегда нелегко признать, что тебя может победить кто-то совершенно чуждый, не разделяющий твоих идеалов и ценностей. А потому императору Даогуану советники в начале Первой опиумной войны (1839-1841 гг.) доносили: «Варвары-англичане при нынешней династии несколько раз прибывали к нашему  двору с данью. Табель о рангах у них заимствована из нашего государства, и все их должностные лица говорят по-китайски». Ох уж эти чиновники – готовы правду исказить до неузнаваемости, только бы удержаться за подол платья великого властелина. Но, как известно, шила в мешке не утаишь и сколько веревочке не виться... Так что в 1877 г. советнику китайского посла Лю Сихуну пришлось признаться: «Англичане во всех отношениях являют прямую противоположность китайцам. В государстве подданные стоят выше правителя, в семье жена властвует над мужем, девочек же ценят больше, чем мальчиков». С точки зрения китайской логики все это было и ненормально, и вредно для государства, и у этих странных обычаев, конечно, должно быть какое-то объяснение, которое и нашел советник Лю: «Все это оттого, что англичане живут в нижней половине земного шара, отчего небо и земля у них переставлены местами. А потому и обычаи вывернуты наизнанку...».

Сторонники реформ нашли, как им казалось, главную причину поражения когда-то могучей Поднебесной от пришлых варваров. Европейская цивилизация, утверждали они, основывается на рациональном знании и активной деятельности, китайская же выше всего ценит гармонию и пассивность. Для того, чтобы вернуть былое величие, китайцам нужно изменить свое отношение к жизни, – полагали эти мыслители. В 1903 г. сторонник этой идеи Лян Цичао опубликовал серию статей, в которых призвал соотечественников подняться выше семейных и земляческих уз и преобразиться в «новый народ» – сообщество граждан, осознающих свою ответственность за судьбы Родины. Это возможно благодаря коллективизму, полагал писатель.

В 1934 г. главные идеологи руководившего тогда страной Гоминьдана провозгласили «Движение за новую жизнь», основной целью которого была борьба с предрассудками и суевериями старого Китая. В своей деятельности это движение руководствовалось конфуцианскими принципами ритуала, долга, целомудрия и стыда. Кстати сказать, упомянутый Кан Ювэй и другие реформаторы сразу после Синхайской революции 1911 года предлагали возродить конфуцианство в качестве национальной религии. «Движение за новую жизнь» издало кодекс из 96 правил, которые наряду с нормами хорошего тона – не чавкать за едой, не курить, не плевать, ходить в застегнутом мундире, содержали и более экзотические предписания – убивать крыс и мух, а также патриотические – покупать китайские товары, например. В стране было создано 1300 местных ассоциаций в поддержку нового движения, но инициатива так и не прижилась – и из-за ее откровенно полувоенного характера, и из-за полного равнодушия со стороны простого люда.

Другим ответом на вызовы новой эпохи стала идея революционного отрицания старого жизненного уклада, в котором многие видели основные причины китайских бед конца XIX начала XX столетия. «Движение 4 мая» и его лидеры требовали полного отказа от традиционных норм ради спасения нации и государства. Профессор Пекинского университета Чэнь Дусю эмоционально (что, кстати, не очень свойственно традиционному китайцу) восклицал: «Пусть лучше погибнет вся прошлая культура нашего народа, чем наша нация». В 1918 г. Лу Синь в повести «Дневник сумасшедшего» называл традиционную конфуцианскую мораль «духовным сифилисом», а ритуал – «церемонностью людоедов». Тогда же вполне серьезно прозвучало предложение отказаться от китайского языка – основы загнивающего прошлого, и заменить его эсперанто.

Критикуя патриархальный образ жизни и неспособность к принятию нового, Лу Синь в 1930 г. писал: «Знатоки старой литературы ведут себя так: когда появляется новая идея, они называют ее «ересью», но когда эта идея после тяжелой борьбы утверждается в своих правах, они заявляют, что это «то же самое, чему учил Конфуций». Они отвергают все иностранное, говоря, что не желают, чтобы «китайцы превращались в варваров», но когда иностранцы становятся правителями Китая, вдруг обнаруживают, что эти «варвары» – тоже потомки Желтого Владыки. Когда китаец имеет власть и видит, что ему никто не может дать отпор, он правит как деспот и не знает снисхождения. А когда ему нет удачи, он начинает говорить про «судьбу». Даже будучи рабом, он будет утверждать, что всем доволен и пребывает в полной гармонии с миром».

Нет ничего странного в том, что многие сторонники этой точки зрения пришли к марксизму – практически единственному западному учению, отлично прижившемуся на каменистой китайской почве. Так что Великая пролетарская культурная революция, провозглашенная Мао Цзэдуном в 1966 году, родилась не на пустом месте, а в некотором смысле продолжила традиции революционных движений начала века.

И сегодня нет недостатка в критике традиционных ценностей и патриархального образа жизни, многие журналисты как в самой КНР, так и в Гонконге, и на Тайване, что называется, сделали себя имя на такой критике. В этом смысле примечательна речь тайваньского публициста Бо Яна «Уродливый китаец», написанная в 1984 г., где китайцам приписаны все мыслимые и немыслимые недостатки: неспособность к сотрудничеству и признанию своих ошибок, нелюбовь к чистоте, узость кругозора, тщеславие, рабская покорность любой власти, отсутствие гражданской ответственности, оппортунизм и другие. Бо Ян полагает, что «китайская культура заражена вирусом, который передается из поколения в поколение и не поддается лечению».

Но, похоже, обычные китайцы, каждое утро приходящие на площадь Тяньаньмэнь салютовать национальному флагу, не слышали об этих высокоинтеллектуальных дискуссиях. Их патриотизм основан не на революционном отрицании или консервативном непонимании, его корни – любовь к родной земле и стремление к лучшей жизни. Сегодняшние 60-летние прошли через многое – Великий скачок и Культурную революцию. В то время вузы по всей стране были закрыты за ненадобностью, а практически всю интеллигенцию отправили в места весьма отдаленные, благо, Китай большой – на «перевоспитание» физическим трудом.

Я несколько раз встречалась с интеллигентного вида немолодым китайцем, прекрасно владевшим русским языком. И только после нескольких таких встреч узнала, что 22 года он провел в «воспитательном лагере». В самом начале существования молодой КНР он с друзьями как-то вечером состязались в остроумии и устроили своеобразный конкурс: кто предложит самую интересную расшифровку аббревиатуры СССР. Он сказал: смерть Сталина спасет Россию. Люди в сером нашли его через семь (!) лет. Когда он освободился в 1980 году, полжизни осталось в лагерях: ему исполнилось 47, и у него не было ни дома, ни семьи, зато он овладел многими строительными специальностями. Он считает себя счастливчиком: за годы перевоспитания заработал почти 120 долларов, и его выпустили в мае, когда не нужна теплая одежда, а потому он смог добраться до родного города без больших денежных затрат и начать новую жизнь. Возможно, правы были китайские реформаторы начала ХХ века, говоря о пассивной и рабской природе народа, но что прикажете делать? А потому мой знакомый старается относиться ко всему происшедшему философски, и, похоже, в этом преуспел.

Не обвинять руководство в свалившихся на голову бедах – тоже черта и китайского народа, и китайского патриотизма. Возьмите хотя бы Мао Цзэдуна и его роль в истории. Если портреты Сталина популярны только у митингующих российских коммунистов, да сторонников твердой руки, то сувениры с портретами Мао – одни из самых распространенных напоминаний о визите в Пекин. Музеи великого кормчего по всей стране никто не закрывал, и памятники по-прежнему на своих местах. Причина такой если не любви, то своего рода поклонения, по мнению некоторых западных обозревателей – в том, что в Китае так и не случился свой XX съезд. Официальная политика компартии сегодня – «Мао был на 70% прав и на 30% не прав», а три «составные части» коммунистического учения с китайской спецификой – марксизм, мысль Мао Цзэдуна и учение Дэн Сяопина.

Как бы там ни было, Мао Цзэдун изменил Китай навсегда. Так что не  удивительно, что каждое утро на Тяньаньмэнь толпа людей, приветствовавших подъем национального флага, плавно превращается в очередь к одной из главных местных достопримечательностей – мавзолею Великого кормчего.

Кстати сказать, у Дэн Сяопина не то что мавзолея, даже могилы нет – в соответствии с завещанием, его прах развеян над морем.

Как мне кажется, внимательное отношение к своему прошлому и умение принимать его таким, каким оно было, а не менять всякий раз в соответствии с новым политическим курсом – тоже неотъемлемая часть патриотизма. Хотя нужно отметить, что вопрос отношения к Мао Цзэдуну и его наследию сегодня дискутируется – но именно так, как принято в восточной стране: без надрыва, крика и сильных эмоций. Яростные сторонники великого вождя и учителя – они же яростные противники капиталистических реформ и лозунга «Обогащайтесь!». Негоже, говорят они, прикрываясь именем Мао, творить все эти капиталистические безобразия, он бы этого не одобрил. Наверное, они правы. Но пока, к счастью, побеждают сторонники открытости и реформ – возможно, это основная причина мощного экономического роста, который идет в Китае сегодня.

Пожив некоторое время в этой стране, я искренне считаю ее жителей одними из сильнейших патриотов на всей нашей планете. Это мнение я высказала белорусским журналистам, приезжавшим в Пекин. Наш телевизионщик удивился: «Более сильные патриоты, чем американцы?». Я предложила сходить рано утром на Тяньаньмэнь. Вернулся вдохновленный: «Ты права!». Он снял утреннюю церемонию подъема национального флага, и показал ее белорусским телезрителям.

Китайский патриотизм иногда стоит денег, причем немалых, в чем имела возможность убедиться японская компания Мацушита, владеющая торговой маркой Панасоник. Ей пришлось отозвать из мировой торговой сети три модели своих мобильных телефонов. Отзывами некачественной продукции нынче никого не удивишь, но на этот раз все телефоны отличного качества. В чем же дело? – спросит удивленный читатель. 

А суть такова. Китайский гражданин Цзян Сяофэн из города Вэнчжоу внимательно изучал только что приобретенный мобильный телефон –  удовольствие, кстати, не из дешевых. Как практически каждый житель Поднебесной, Цзян Сяофэн полагал себя патриотом, а потому, обнаружив среди списка международных телефонных кодов, что цифры 886 указаны как принадлежащие «Республике Китай», забил тревогу. Ведь каждый китайский школьник и любой приличный политик знает, что нет такого государства на карте, а есть провинция Тайвань, которая является «неотъемлемой частью Китая». Местная, а за ней и национальная пресса подняли шум.

Так что китайский патриотизм дорого обошелся японской Мацушите – компания обязалась изъять из продажи все телефоны, в которых содержится упоминание Тайваня как «Республики Китай» и заменить все проданные телефоны с таким вызывающе неправильным названием. Конечно, компания официально извинилась перед китайским народом и пообещала, что впредь такая ошибка никогда не повторится. Патриотизм в Китае – дело серьезное и шутки с ним неуместны.

2001 год был для Китая очень успешным. Возможно, снова не обошлось без вмешательства небесных покровителей: это был год Змеи, которая, как мы уже знаем, считается младшим родственником Дракона и созданием, покровительственно относящимся к Китаю. Под этим знаком родился и Мао Цзэдун, между прочим. То ли по этой, то ли по какой другой причине год этот оказался богат на крупные события: 13 июля в Москве на сессии Международного Олимпийского комитета Пекин получил право провести  Олмпиаду-2008, осенью китайская сборная впервые в своей истории вышла в финал Чемпионата мира по футболу, в декабре стана вступила во Всемирную торговую организацию, завершив 15-летний переговорный марафон.

А я теперь знаю, что такое сумасшествие – это когда миллионы жителей в едином порыве (напрочь, казалось бы, забытый лексикон съездов КПСС, но здесь кажется вполне уместным) поздним вечером и ночью заполняют улицы, несут национальные флаги, радостно кричат и, обычно сдержанные, не стесняются выплескивать свой восторг. Запомнились мне и лозунги, которые от частого повторения не растворялись в воздухе, а висели плотной дымкой: «Китай! Китай! Китай!». Так было и в июле, когда досталась Олимпиада, так было и осенью, когда пробились в футбольную элиту. Знаете, на чем я поймала себя вечером 13 июля 2001 года? Я смотрела по пекинскому телевидению прямую трансляцию из Москвы с голосования МОК и мечтала о том, чтобы победителем вышел Пекин. А потом не смогла высидеть дома и присоединилась к ликующей толпе – радость, оказывается, страшно заразная штука, а когда живешь в Китае, поневоле начинаешь волноваться за все, что происходит с этой страной.

...Связанная с флагом церемония собирает людей дважды в день – на рассвете и с последними лучами солнца. Тогда снова играет гимн, а торжественный караул, сняв национальную святыню с флагштока, под аккомпанемент тысячи голосов, поющих о своем Китае, удаляются под портрет великого кормчего – но лишь для того, чтобы с утренним солнцем все началось сначала. 

Книга «Поднебесная страна» издана в минском издательстве «Рифтур» в 2002 г.