Девятого мая, когда мы отмечали День Победы, на аукционе «Кристис» скульптура итальянского художника-самоучки Маурицио Каттелана «Он» была продана за 17.2 млн. долларов, что стало личным рекордом автора. И, по логике, должно была стать предметом радости и гордости. Но художник признался в том, что был в его творческой жизни момент, когда эту скульптуру (создана 15 лет назад из воска и смолы) он хотел уничтожить. Но вот не уничтожил и замечательно разбогател. Это могло бы быть историей замечательного артистического успеха, если бы не одно «но»: скульптура изображает коленопреклоненного Гитлера. Да, вы правильно поняли – Адольфа Гитлера. По словам автора, это воплощение зла: «Гитлер – это чистый страх. Это образ ужасной боли. Тяжело даже произносить его имя. И, тем не менее, оно врезалось мне в память. Оно живет в моей голове, даже если остается табу».

Проблема в том, что Гитлер живет в голове не только итальянского скульптора. В феврале во время Мюнхенской конференции по безопасности я разговаривала с коллегой из Германии. Он признался: «Гитлер – часть нашего сознания». И под этим заявлением могут подписаться практически все немцы (даже если и не очень  этого хотят), независимо от возраста.  

Как свидетельствуют опросы общественного мнения, в 1950-х почти половина жителей Западной Германии считали, что Гитлер был бы «одним из величайших государственных деятелей Германии», не начни он войну. В 1960-х, после того как израильтяне судили другого Адольфа – Эйхмана, мнение немцев (не всех, но многих) стало меняться: большинство впервые узнали о Холокосте (нам трудно поверить, но это правда). После 1963-го, когда во Франкфурте за преступления, совершенные в Освенциме, осудили 22 бывших эсэсовца, на немецких кухнях стали обсуждать тему «как справиться с прошлым», и эти дискуссии – зачастую горячие и яростные – раскалывали семьи. В прошлом году мне рассказывал об этом немецкий историк Петер Ян, родители которого были «убежденными нацистами», а он сейчас активно продвигает идею создания в Берлине памятника мирным жертвам гитлеровской агрессии на территории бывшего СССР и Польши. Мама его «увлечение СССР» никогда не понимала и не поддерживала.

В 1979-м немецкое телевидение показало фильм о Холокосте, и он шокировал нацию – настолько, что в 1985 году тогдашний канцлер ФРГ Рихард фон Вайцзекер, выступая с речью по случаю 40-летия капитуляции Германии, назвал 8 мая 1945 года «днем освобождения». Казалось бы, все: точка в дискуссиях поставлена, все ясно. Но не тут-то было. В 1990-х годах журнал «Шпигель» 16 (!) раз выносил портрет Гитлера на свою обложку. На выставку, рассказывающую о зверствах немецких солдат во время войны, очередь растянулась на целый квартал (до того немцы верили в миф о «честном вермахте» и «ужасных эсесовцах»). Но после того прозрения в германском общественном сознании многое изменилось: Гитлер стал китчем и почти модой. Я смотрю немецкое телевидение и не перестаю удивляться тому, что каждый день хотя бы один канал показывает что-нибудь о Гитлере: фильмы (чаще всего документальные) о его женщинах и соратниках (вот смеющийся Гитлер, вот он пританцовывает, вот треплет по щеке милую белокурую девочку), о последних днях в бункере (видимо, чтобы вызвать сочувствие), о его любви к композитору Вагнеру и немецкой овчарке Блонди. Когда я это вижу, у меня возникает ощущение, что Гитлер больше не воплощение зла, как утверждает скульптор Каттелана, а, скорее, двигатель торговли. Удачный  рекламный трюк. И немцам он чертовски интересен.

Совсем недавно бестселлером стала книга Тимура Вермеша «Смотрите, кто пришел», по ней сняли фильм «Он вернулся», мгновенно ставший популярным. Сюжет прост: Гитлер просыпается в сегодняшнем Берлине и выходит на улицу. Сначала растерянный и потрясенный, он забавляет каждого встречного, а потом делает карьеру комедийного актера. Многие кадры в фильме – документальные: загримированный под Гитлера актер подходил к обычным людям на улицах и заговаривал от имени фюрера. Мало кто удивлялся, многие жаловались на жизнь, были те, кто ностальгировал по «сильной руке» и, уж конечно, никто не проклинал. «Гитлер крепко сидит у нас в голове», - говорит мне немецкий журналист, рассказывая об этом фильме. И я понимаю, что ничего не понимаю, но очень хочу разобраться. А когда находишься в Мюнхене – духовной родине Адольфа Гитлера – желание это становится настолько нестерпимым, что идешь к историкам и задаешь им не самые удобные вопросы. Это тот случай, когда слова «журналист из Беларуси» открывают все двери. Многие немецкие историки считают Беларусь самой пострадавшей страной Второй мировой (по жертвам на душу населения).

Белый куб на фоне «коричневой» истории

Мой первый визит – в Документационный центр истории национал-социализма, открытый в прошлом году (да, вы все правильно поняли: лишь через 70 лет после окончания войны).

Вы непременно обратите на него внимание: белый рубленый куб среди коричневых зданий имперского размаха. Место выбрано не случайно и внешняя эта, так бросающаяся в глаза, разница в цвете и форме тоже не случайна. На эту площадь водят популярные в Мюнхене экскурсии об истории Третьего рейха. «Вот в этом здании в 1938 году было подписано знаменитое Мюнхенское соглашение, - показывает директор-основатель Документационного центра Винфрид Нердингер. – Здесь была штаб-квартира НСДАП, - еще один взмах рукой. – Ну, а здесь, прямо под нашими окнами, проходили факельные шествия». Эта площадь была символическим (и мистическим, конечно, тоже – нацисты увлекались мистицизмом всерьез) сердцем не только Мюнхена, но и всего Третьего рейха. Сегодня здесь рассказывают о его взлете и падении. Мы стоим с Винфридом Нердингером у огромных, от потолка до пола, окон – он говорит, что это «лучший в городе вид на историю».

История здесь действительно оживает: на установленных между окнами экранах показывают те самые факельные шествия – и рождается странное ощущение, что вся эта история не умерла. «Что бы ни касалось истории нацизма, если это попадает в СМИ, кино, то очень скоро становится привлекательным, - вздыхает герр Нердингер. - Как с этим фильмом «Он вернулся». Я думаю, что это абсолютно ужасно, но в Берлине он стал бестселлером: это весело, симпатично и интересно. Но на самом деле ужасно – показывать массового убийцу таким образом. Это абсолютно неправильный подход – делать это интересным, продавать, зарабатывать на этом деньги и не давать никакого правильного объяснения. Это противоположно просвещению. Проблема в том, что в Германии, когда представляется что-то, имеющее отношение к истории нацизма, особенно по телевидению, это в значительной мере делает эту историю привлекательной, потому что авторам хочется привлечь больше слушателей или зрителей. Это неправильный путь. Поэтому мы здесь не хотим сделать историю нацизма привлекательной или интересной. Как только вы начинаете говорить «мы хотим привлечь молодое поколение», «мы хотим представить это интересным способом» или «мы хотим использовать современные технологии», вы попадаете в ловушку. Вы пытаетесь сделать историю интересной, а это неправильный путь».

В Документационном центре, над созданием которого доктор Нердингер работал не одно десятилетие, развлечений нет. Здесь нет никаких артефактов, связанных с историей нацизма – ни тебе формы (которую, кстати, придумала компания знаменитого и сейчас дизайнера Хьюго Босса, если кто не в курсе), ни кортиков, ни знамен, ни регалий. Только фотографии и тексты. Здесь надо много читать, сопоставлять и думать. По мнению Винфрида Нердингера, это лучший способ совладать с нацистской историей и ее следом в германском сознании – строго научный метод. И это метод работает: в воскресенье, когда я была в центре, он был полон людьми, которые увлеченно читали. Причем люди были самых разных возрастов – от совсем молодых до настолько пожилых, что возникает ощущение, что рассказанная здесь история – их личная. За девять месяцев Документационный центр в Мюнхене посетили 200 тысяч человек – отличный показатель. Аналогичный центр «Топография террора» в Берлине ежегодно посещают больше миллиона, центр в Нюрнберге – около 200 тысяч.

Но один вопрос не дает мне покоя: почему Мюнхену понадобилось 70 лет, чтобы открыть этот центр (например, в Берлине он был открыт намного раньше)?

Винфрид Нердингер к моему вопросу как будто готов – вероятно, я не первая, кто его задает:

- У немцев ушло два поколения, прежде чем мы смогли посмотреть в лицо истории. Первое – те, кто возвращались с войны – полностью подавлялись. Второе поколение, которое мы называем «поколением-1968», это сыновья и дочери, они пришли на сцену в 1980-х, и тогда началось вглядывание в историю. А вот Мюнхену понадобилось еще одно поколение. Мое объяснение – то, что Мюнхен был связан с нацистской историей больше, чем какой-либо другой город, здесь все началось, все нацисты выросли в этом городе, и здесь получили поддержку. Поэтому очевидно, что здесь встреча с историей была более проблематичной. Мое второе объяснение: Мюнхен создал себе новый образ. Очень быстро после войны он стал популярным: Октоберфест, Олимпийские игры… Поэтому здесь «коричневая история» подавлялась больше, чем в любом другом месте. У меня есть только такое объяснение, но, конечно, это трудно понять.

- Особенно мне, белоруске. Для нас преступления нацизма очевидны. А в Германии, насколько я понимаю, это все еще очень чувствительная тема.

- Общее чувство – подавление, нежелание иметь дело с этой историей, потому что все имена по-прежнему здесь. Если вы посмотрите на Мюнхен и его институты, такие как «Сименс», «БМВ» и остальные, они ведь все были связаны с Гитлером (как и «Хьюго Босс», о котором мы говорили чуть выше – И.П.). Сегодня они представлены на Уолл-стрит, важны в финансовом плане, их семьи все еще здесь. Поэтому они это подавляли и не говорили. В 1980-е все вышло наружу, но в Мюнхене на это ушло больше времени.

- Вчера, когда я осматривала Вашу экспозицию, видела много молодых людей, меня впечатлило, что так много людей пришло сюда в воскресенье. Молодое поколение – ваша основная цель?

- Мы называем себя местом памяти и познания. Мы хотим оказывать политическое воздействие. Существует огромный интерес, особенно со стороны молодых людей – они хотят знать эту историю, о своих отцах и дедах, что они сделали. Конечно, есть педагогическое влияние, которое мы хотим оказать, но не так, как в школе, это не сработает. Если вы будете стоять здесь и указывать пальцем: вы должны выучить это и это, это не сработает. Если вы пройдете по экспозиции, то увидите, что прежде всего это презентация фактов, аналитика, которая помогает взглянуть в лицо истории. Именно на рациональном базисе, потому что, я думаю, сегодня это лучший способ иметь дело с национал-социализмом.

- Я провела в вашем центре несколько часов. Как мне показалось, его основной фокус – Германия и Мюнхен. Информации о Второй мировой войне не много.

- Во-первых, мы Мюнхенский документационный центр, поэтому сфокусированы на том, что произошло в этом городе, почему все началось именно здесь. Но один этаж (из четырех – И.П.) посвящен военному времени. И, конечно, вы не можете объяснить войну, глядя только на Мюнхен.

- Я видела фотографии, сделанные в Беларуси.

- Да, вы видите Беларусь, Аушвиц, Польшу, Россию. Мы выходим наружу, потому что вы не можете объяснить машину нацизма и войну с точки зрения Мюнхена. Вы не можете объяснить рост нацистской партии после 1925 года, глядя только на Мюнхен. Потому что в Мюнхене в 1923 году они провалились, а к власти пришли через Берлин. Мы меняем перспективу, где это необходимо.

- Мы в Беларуси верим, что нынешнее поколение немцев воспитано с чувством вины за преступления нацистской Германии. Это действительно так?

- Да, конечно. Я – второе поколение, родился в 1944-м. Мы выросли с этим чувством вины, когда пытались определить, что наделали наши отцы и деды. Это нечто ужасное – понимать, что случилось, например, в Аушвице и осознавать, что это связано с немцами, с твоей страной. Сейчас мы в третьем поколении, и я смотрю на своих детей – это меняется. Они: какая вина? Я не виноват в том, что произошло в Аушвице. А следующее поколение еще дальше от этого. Они, конечно, имеют отношение к этому через Германию, свою нацию, но я думаю, что это не вопрос личной вины, это вопрос ответственности – что ничто подобное никогда не должно повториться в этой или любой другой стране. Я бы сказал, что вопрос вины поднимается в основном правыми экстремистами. Наш документационный центр атаковали  правые группы, которые писали, что мы увековечиваем чувство вины. Частично это правда, частично нет. Потому что мы хотим объяснить вещи, это наш главный подход, и мы хотим объяснить их так, чтобы каждый в конце сказал: это имеет значение и сегодня, это волнует меня.

Ландшафты памяти

Сегодня Германию снова волнует Гитлер, это факт. Во многом это связано с переизданием его автобиографической книги «Майн Кампф» («Моя борьба», далее – МК).

Это первое после 1945 года переиздание, до сих пор они были запрещены, но саму книгу, которая в свое время разлетелась по стране 12-миллионным тиражом (гонорары сделали Гитлера богачом, между прочим), никто никогда не запрещал. Спрашиваю Винфрида Нердингера:

- Правильно ли это было – переиздавать ее?

- Правильно, потому что вы не можете ее запретить. Думаю, что коллеги в Институте современной истории поступили правильно, говоря, что мы работаем с этим текстом исключительно научным образом, объясняем его и окружаем информацией. В отношении чего я скептичен, так это насчет того, что ее продают по такой низкой цене (59 евро за два увесистых тома – И.П.). Это делает книгу привлекательной, и вся эта шумиха в прессе началась. Хотя она в любом случае началась бы. Плохо, что мы не можем иметь с этим дело более отстраненно. Нет же, это моментально становится сенсацией, возникает ажиотаж. Первый тираж был немедленно распродан.

- Теперь это бестселлер.

- И это абсолютно неправильная стратегия. Те люди, которые хотят это читать, могли делать это все время, потому что книга была доступна. Но создание ажиотажа было неправильной вещью. Я не хочу обвинять коллег, но они получили с этого дивиденды.

Чтобы узнать, какие именно, отправляюсь в Институт современной истории на встречу с доктором Юргеном Царуски, который сразу предупреждает: неправильно называть новейшее издание МК «переизданием», правильно – «критическим изданием», потому что авторского текста там меньше, чем научных комментариев к нему. Он говорит, что МК, конечно, символ, а потому ажиотаж в какой-то мере понятен. Но вот их институт, например, много лет издает серию документов с речами и указами Гитлера, и «они во многом похуже текста «Майн Кампф», но – никакого ажиотажа.

 

- В вашем институте ведь понимали, что переиздание МК вызовет новую волну дискуссии о Гитлере, его месте в истории. Были ли вы к этому готовы?

- Ну конечно. Это не было большим сюрпризом, потому что раз историки занимаются определенным предметом и публикуют такой документ, естественно, что развивается дискуссия. В последние годы вышли 203 книги о Гитлере, которые не имели связи с нашим проектом. Но и это не новое явление, такая «волна о Гитлере» имеет место каждые 10-15 лет.

- Почему? Немцы не могут от этого избавиться?

- Мне кажется, что мы, немцы, до сих пор не вполне понимаем, что это была за война – с СССР. Это самая большая, важная и решающая война Гитлера. Тема просто огромная. Тема не одного поколения, и поэтому Гитлер – одна из самых важных исторических фигур ХХ века. Печально говорить, но это правда: Гитлер – самая важная фигура в политической истории Германии. Это персонификация зла. Хотя в ХХ веке было много диктаторов и убийц, но Гитлер... Он архитектор Второй мировой войны, и это объясняет практически все. Это он определил судьбу сотен миллионов людей. А потому я думаю, что это не последняя волна интереса к этой исторической фигуре. В интеллектуальной истории Германии дебаты о гитлеризме до сих пор играют центральную роль. Я живу в городе Дахау и спрашивал у продавщицы в книжном магазине: какие люди покупают эту книгу? Она сказала: школы и люди, которые обычно покупают исторические книги. Была одна пара в декабре, которая очень ругалась, что книги еще не было. Говорили: это надо положить внукам под елку. Ну, есть и такие люди. Но на мой взгляд, в основном покупают те, для кого это не первая книга о Третьем рейхе.

- Я была в разных германских музеях и у меня такое чувство, что Второй мировой войне на нашей – белорусской, советской – территории в них уделяется мало внимания. Мне бы хотелось, чтобы немцы знали об этом больше.

- На мой взгляд, немцы должны это знать из-за себя, это наша история. То, что наши деды натворили – это наша история. И понятие национал-социализма не может существовать, если не включает войну на уничтожение против населения Советского Союза. У меня есть коллега, родом из Витебска, она рассказала о своей бабушке, которая говорила: у нас были хорошие немцы, сожгли только дома. Немцу это непросто слышать, даже если ты историк. Это очень большая и сложная история, и мы только начали совместно работать над ней. Мы вот организовывали показы фильма «Иди и смотри», и реакция очень сильная. Но это только начало. Самый интересный вопрос для меня: почему в Германии нет музея Второй мировой войны?

- И меня это интересует, но никто мне так и не смог на этот вопрос ответить. Возвращаясь к МК: меня волнует, как немцы все это видят. Ведь мы и вы совершенно по-разному воспитаны. У нас свой взгляд на войну и нам кажется, что все знают про ваши зверства и наши жертвы. И вдруг я приезжаю в Германию и обнаруживаю, что здесь все совершенно иначе. И слышу, что нынешнее поколение немцев устало от чувства вины.

- Мой опыт показывает: люди интересуются. До создания Документационного центра (а раз он появился в Мюнхене, значит, в немецком общественном сознании что-то кардинальным образом изменилось) мы с коллегой из народного университета организовали цикл лекций о национал-социализме и почти десять лет его читали. Это было самое успешное мероприятие в рамках политического образования народного университета. Народный университет не может заставить кого-то прийти, люди приходили потому, что хотели знать. Так что существует живой интерес. А первое свидетельство «усталости» я нашел в книге, которая вышла в 1946 году. Это книга узника Бухенвальда и известного публициста, который пишет, что слышал, что люди уже в 1945 году устали говорить о прошлом. Через несколько месяцев после войны! Это всегда была борьба, всегда спор. И для этого спора, на мой взгляд, Западная Германия была лучше подготовлена, чем ГДР. В ГДР в правительстве были бывшие антифашисты, а у нас было немало бывших нацистов. Эти бывшие антифашисты говорили: мы все были против, и для жителя ГДР, который был, допустим, маленьким нацистским функционером, было не слишком сложно найти себе новую идентичность, очень уютную. У нас на западе было сложнее. Но это дало результаты, и это одно из объяснений, почему на востоке правых экстремистов больше, хотя на западе, конечно, они тоже имеются. Но что касается преступлений нацизма, в ГДР о них, конечно, знали намного больше. Вот, например, «Блокадная книга» Даниила Гранина на немецком языке вышла только в ГДР и никогда у нас в ФРГ.

- Что на самом деле о многом говорит. 

- Да, у нас в Германии сложный ландшафт памяти. И это процесс, который не закончился.

Вы заметили, что в последние несколько лет дискуссия о Второй мировой войне развернулась как будто с новой силой? У нас, в Германии, Европе и мире - везде. И оказалось, что наши знания все еще неполны. Когда я говорю «наши», то имею в виду не только и не столько белорусов, сколько людей из других стран. Мы говорили с немецкими историками и о том, что создание общеевропейской истории невозможно. Как минимум на данном этапе – невозможно. Потому что у каждого по-прежнему своя правда о войне. Но то, что я увидела в Документационном центре в Мюнхене, порадовало: процесс идет и в Германии тоже. Трудно, со скрипом, медленно (я бы сказала – с большим запозданием), но идет. И, может быть, настанет такой момент (хотя доктор Царуски полагает, что мы с ним «до этого не доживем»), когда книга Гитлера «Майн Кампф» никого не будет интересовать. Я мечтаю об этом времени.

 

Мюнхен-Карловы Вары-Минск

Фото автора

Опубликовано 10-11.06.2016 в газете «Рэспублiка» (www.respublika.sb.by)