Галка почувствовала его присутствие сразу: по залу пронесся то ли вздох, то ли всхлип, то ли стон, и все – официанты и администраторы, особенно администраторы – присобрались. Мужчины стали суетливо поправлять никогда не стиранные, и от этой своей недосмотренности тоскливо свесившие уши бабочки, девочки одергивали юбочки – короткие, но в меру, чтобы не конкурировать с танцовщицами на сцене, выпрямлялись – держали спину, и при первой возможности убегали в туалет: поправить макияж и подтянуть шлейки лифчиков. Все знали: хозяин любит девочек с высокой грудью, пусть маленькой, но высокой. Хотя наверняка ему нравилась побольше: китаянок он никогда не привечал, любил наших. На русском говорил без акцента: учился в России. В отличие от многих соотечественников, которые что в Москве, что в Хабаровске жили внутри тесной китайской общины и даже к концу учебыговорили неуверенно, Сун Лэй из общины выходил, язык учил упорно, дружил со всеми, до кого мог дотянуться. Все его любили, но никто не знал, о чем он думает. Он думал о деньгах и женщинах. Был уверен: большинство китайцев мечтают о том же, но не знают, как заполучить. Оброс связями, понял, что с Хабаровском и Дальним Востоком вопросы решать проще и быстрее, чем с Москвой (и там его реже называли «узкоглазым» – аргумент, конечно, не решающий, но немаловажный), и, вернувшись в Пекин, открыл аптеку на Ябао Лу. Назвал, чтобы лаоваям было понятнее: «У Сени».

В России как раз поднялась волна интереса к китайской медицине, и к «Сене» повалил народ: кто с больной спиной, кто с плохо работающими «после вчерашнего» почками, кто с вызванным пекинским смогом кашлем, многие приходили, потому что «у друга проблемы, ну как сказать, по мужской линии». В аптеке были средства от всех хворей, консультанты – нанимал русских, в основном студентов, с вкрадчивыми голосами и честными лицами – удовлетворяли всех. О местных средствах для мужчин («чтобы стояло») и женщин («похудеть быстро») в далеких российских, белорусских и казахских городах и весях ходили легенды. Сеня стал местной достопримечательностью, лекарства брали оптом, он процветал.

Сел по глупости: недооценил местных полицейских. В прямом смысле недооценил: мало дал, а нужно было предложить долю. Посадили за неуплату налогов, ненадолго, но с аптекой пришлось расстаться.

Через пару лет Сун Лэй вернулся на Ябао Лу с новыми связями (полицейские уже надежно были в доле) и идеями и взялся за деньги и женщин с размахом, на Ябао Лу доселе невиданным: открыл ресторан, но не просто – кого удивишь русским рестораном на русском рынке? – а с откровенным кабаре. Ведь и челнок за три года изменился: ушли в прошлое клетчатые сумки, мятые купюры, припрятанные в интимных местах, и номера на пять человек, «чтоб подешевле». Те, кто выжил в этой «народной», как ее называли в Китае, торговле, заматерели: днем закупаются оптом, расплачиваются карточками (многие золотыми), в гостиницах селятся покруче и по одиночке, чтобы можно было и в гости кого привести. А вечером хотят «хорошо отдохнуть»:  чтобы и еда привычная, и музыка знакомая, внимание, уважение и девочки, это понятно. Что за русский ресторан без девочек?

Сеня открыл «Остров сокровищ». Он знал, что челноки (а особенно челночницы) называют его «Островом чудовищ», но все равно идут: у него была лучшая развлекательная программа и шеф-повар из Екатеринбурга, знаменитый на весь Пекин своей котлетой по-киевски. Поговаривали, что Сун переманил его из российского посольства, но никто не знал этого наверняка, а Сеня с Володей молчали. Это было одно из качеств, которые хозяин особенно ценил: умение молчать.

Про молчание Галка не знала, но догадывалась: в «Острове» о Сун Лэе не сплетничали. То есть вообще. Механизм работал четко, директор был фигурой уважаемой и в меру почитаемой. Человек сторонний и не подумал бы, что он тут совсем не главный персонаж. Но Галка, хоть и новенькая на местном шесте, в Чанчуне уже поработала и знала: есть кто-то другой, и если хочешь жить хорошо – а она хотела куда большего, чем просто «хорошо» – понравиться надо не директору. Чего она не знала, демонстрируя свои возможности, взлетая по шесту, растягиваясь в шпагат и целясь красным лифчиком в человека, поднявшего такой шорох в зале, так это того, что он пришел сегодня ради нее.

Благовещенский институт физкультуры они заканчивали вместе – Галя, Валя и Марина. Вместе смотрели на растущий за Амуром с невероятной скоростью – два года и дома упираются в небо – китайский Хэйхэ и понимали: жизнь (интересная), возможности (невероятные!) – там, за рекой. После выпускного уехали почти сразу, обещав мамам – отца ни у одной не было –  вернуться через год, если ничего не получится.

В те годы в Китае получалось у всех, даже если они начинали в Чанчуне. Марина стала вести классы по аэробике для скучающих любовниц предприимчивых чиновников и удачливых бизнесменов. Новый класс стремительно рос и набирал силу, демонстрировать звонкие тела капризных подруг было признаком если не хорошего тона, то достатка и принадлежности к тому самому, набирающему силу, классу. Марина на этом не только хорошо заработала (за белое лицо полагалась надбавка), но даже нашла мужа. Китайца, конечно. «Он, по крайне мере, не пьет», – объясняла она Вале и Галке, которые хоть и удивились страшно, на свадьбу все же пришли: бросать своих было еще не принято. Но на Маринку махнули рукой: променяла мечту о красивой жизни на китайские пеленки. Ваня родился через год, а то, что непьющий муж не главное счастье в жизни, Марина поняла даже раньше. От злости на себя и неудавшуюся судьбу сделалась жесткой, крикливой и растолстела так, что об уроках аэробики пришлось забыть. В Пекин переехала с шестимесячным сыном на руках, на Ябао Лу у нее был свой магазин, но, несмотря на близость – буквально рукой подать, с Валей и Галей почти не встречалась: о чем им теперь говорить?

Галка понимала: вот он, шанс, тот самый главный шанс, о котором так мечтали они с Валей и Мариной, глядя на другую сторону Амура. Позже она выяснит: зовут его Сун Лэй, ему принадлежит пол-Ябао Лу – рынок слишком велик и прибылен, чтобы иметь одного хозяина. «Ему я, кажется, понравилась», - думала Галя, вернувшись в гримерку (название громкое, чуланчик небольшой). Нет, точно понравилась: стук в дверь, администратор Ли, всегда важный и едва снисходящий до танцовщиц, расплывается в улыбке – и куда только вся важность девалась?

– Галя, Сун Лэй хочет с тобой познакомиться.

Спросить, кто такой Сун Лэй или, наоборот, сделать вид, что ей давно это известно? Решила промолчать.  

– Ты красивая, – вместо «здравствуй». Классика. «Никакой фантазии. Интересно, ему какие больше нравятся: милые дурочки или сногсшибательные стервы? Кого выпустить наружу?», - взвешивала Галка («быстро думай, быстро!»).   

Наружу она выпустила капризную дурочку и, похоже, не прогадала: через полгода танцевать уже не было нужно. Сун Лэй снял для нее квартиру в Moma,  возле лифта она здоровалась с Чжаном Имоу и ждала, что однажды он позовет ее в свое кино. Потом сделал ее директором своего нового клуба «Шоколад». Название она придумала сама и, улыбаясь, объясняла репортерам из The Beijinger: «Почему «Шоколад»? Потому что это так здорово – на вопрос «Ты где?» ответить: «В «Шоколаде»!». В этом месте начинала отрепетированно и заливисто хохотать: ей было невдомек, что на английском языке у этой фразы того особенного, который она вкладывала, смысла не было. У нее все было в шоколаде, голубой «Ягуар» и всесильный Сун Лэй в придачу.

Валя преподавала пилатес и йогу, участвовала в соревнованиях на выносливость по всей Азии и почти с каждого возвращалась с трофеем. Тело ее оставалось гибким и звонким, она, как и Сун Лэй в свое время, обросла знакомствами и связями, проводила индивидуальные занятия с посольскими женами, без труда выкрутилась из нескольких скандалов с их мужьями – мозг ее становился все изобретательнее. Сун Лэй был самой большой ее удачей. Она ласково называла его Сунечкой, а он расплавлялся от ее ласковых рук и губ. Но секс был лишь частью – совсем не обязательной, но всегда такой радостной – их отношений. Ни одну другую женщину он не считал настолько равной себе. Валя и рассказала про Галку: «Она тебе подойдет». Не обманула.

Он попросил ее об этом, покручивая сосок – сжал чуть сильнее – отпустил – дотронулся кончиком языка – едва слышный стон – сжал до боли, до вскрика. Сун Лэю нравилось, что соски у Галки были розовые, бледные, не коричневые, как у китаянок. Ему нравилось, как они твердели, как она замирала, как была благодарна и за голубой «Ягуар», и за Чжана Имоу в соседях. Хорошая девочка. Оказалась с деловой хваткой, отлично наладила работу в «Шоколаде». Жалко будет расставаться.

– Ты такая красивая.

Она замерла. Каждый раз, когда он это говорил, что-то происходило: то «Ягуар», то шуба (совершено бесполезная в Пекине, но в Благовещенске наверняка вызовет стооолько завистливых взглядов), то Рождество в Вене. Не то чтобы Сун Лэй любил оперу, но в его кругу посещение Венской оперы ценилось. В круг этот у Галки доступа по-прежнему не было, но она верила, что это вопрос от силы трех-четырех месяцев. А еще точно знала, что патриотические песни в исполнении Пэн Лиюань куда популярнее, чем то, что происходит в опере, будь она хоть трижды Венская. Но с тех пор, как муж Пэн Си Цзиньпин стал вице-президентом, красавица певица концертов не давала.

– Мой друг в Пакистане открывает клуб для мужчин. Хочет сделать красивые рекламные плакаты, модель нужна. Съездишь?

– В Пакистан?

– Два дня работы, десять тысяч долларов наличными, пятизвездочный отель, бизнес-класс в самолете, красивые мальчики в эскорте.

–Это ведь не предложение, нет?

– Рейс через два дня. Когда будешь лететь обратно, они кое-что для меня передадут.

Нет, задавать вопросы нельзя, Галя это прекрасно понимала. Вопросов было много, но опасений никаких: «Сун меня любит, сам говорил, он не сделает мне ничего плохого». Десять тысяч за два дня работы?

– Как мальчики? – спросил через неделю.

Ну, мальчиками она бы их не назвала: Ахмет на десять дет ее старше, генеральский сын, оксфордское образование, британский акцент, дом в Лондоне, жесткость в глазах, крепкие руки. Из таких не вырвешься, да и не хочется. Для Сун Лэя Ахмет, конечно, еще мальчишка, и бизнес он вел с его отцом генералом. К Ахмету, однако, относился с уважением, которое Галя почувствовала сразу. Удивилась: заслужить уважение Суна было непросто. Она вот до сих пор не уверена, что заслужила, хотя «Шоколад» процветает. Может, все дело в этом британском акценте и образовании: для того, чтобы Сун Лэй учился в университете, трем его старшим сестрам от учебы пришлось отказаться. Он ведь из бедной крестьянской семьи с четырьмя детьми: несмотря на всю эту политику ограничения рождаемости рожают в китайской деревне по-прежнему много, как минимум «до мальчика». Сун хороший сын, родители и сестры давно забыли, что такое нужда: живут в Пекине, и все у них прекрасно. Но Галю с ними он до сих пор не познакомил. «У меня все прекрасно. Только руки эти Ахметовские никак не забываются. Закрою глаза – и чувствую. Рассеянная стала, заметно рассеянная: девочки в «Шоколаде» переглядываются удивленно. Влюбилась, что ли?». Нужно сделать усилие, знала она: Ахмета из головы выкинуть, с Сун Лэем видеться почаще. Хотя разве это от нее зависит? «А как все-таки было бы здорово поселиться с Ахметом в Лондоне…».

С Ахметом – взгляд жгучий, зрачки расширены, тело, как струна – она увиделась через две недели, а потом снова через две, и вскоре эти встречи стали регулярными, объятия привычными, Лондон казался все ближе, а Сун Лэй, довольный получаемыми из Карачи посылками – она не задавала вопросов, что внутри наглухо упакованных пакетов, которые занимали половину чемоданов – кажется, ни о чем не догадывался. Ни о жарких стонах в пакистанской ночи, ни о лондонской мечте.

О том, что у Ахмета в Лондоне давно живет жена и трое детей – девочка- оленьи глаза и мальчишки-близнецы, и он не думает останавливаться на троих, Галка, конечно, не знала.

А у Суна, кажется, начались неприятности. Выглядел он немного злым, немного отстраненным и приходить стал реже. Дела в «Шоколаде» шли хорошо, и Галка решила обновить интерьер: недавно на Чаоян цзе открыли новый ресторан современной сычуаньской кухни, дизайном занимался сам Филипп Старк. Интерьер понравился очень, и она решила его… ну, как в Китае, творчески переработать. Добавить больше фиолетового бархата и хрусталя, поставить кресла с высокими спинками, а на открытие пригласить «Мумий Тролль»: «бьется родная, в экстазе пылая…». Пусть помурлычут что-нибудь на китайском. Надо будет друзей Сун Лэя пригласить. Эх, жаль все-таки, что Пэн Лиюань не дает концертов.

На террасе Маришиной квартиры – пусть небольшая, но зато своя – приятная тень, зеленый чай: Валя алкоголь давно не пьет, только чай, и только зеленый. «Геракла сушеная», – улыбается Мариша, Вале благодарная: дала денег на квартиру. Деньги и по пекинским меркам немалые, а по благовещенским так и вовсе целое состояние. Валя не спросила, когда Марина сможет вернуть долг, а Марина не стала спрашивать, откуда у Вали такие деньжищи: на пилатесе с йогой таких точно не заработаешь. И даже на скандалах с дипломатами. И домик на Мадейре она все-таки купила, как говорила когда-то Володьке Чернышову на пятом курсе: «Вовчик, держись за меня, не пропадешь, на Мадейре жить будем!». Вот откуда взялась эта Мадейра? Из какого кино? Но Вовчик – обычный мужик, на светлые волосы, голубые глаза и пухлые губы западает: ушел от Вали к Галке. Она удар приняла стоически: сделала аборт, Вовчика ни разу не вспомнила, Галку не обвиняла: «Мужчины приходят и уходят, подруги остаются». Теперь у нее дом на Мадейре, а где тот Вовчик? 

– Слышала, – Марина боится пролить на скатерть, – что с Галкой случилось?

– Слышала, – осторожно пробуя чай: не обожжет ли? – информации мало, консульских пока не пустили, шансов выкарабкаться почти никаких. Только если МИД активно подключится, тогда есть вариант, что заменят пожизненным: лет десять-пятнадцать отсидит в Китае, потом в Россию выдадут, а там, может, и отпустят. 

– Как, ну как это могло произойти? У нее ведь все хорошо было, так хорошо.

Мариша хочет поговорить о том, о чем неделю судачит весь Ябао Лу: на прилете из Карачи Галку досмотрели. Она везла 20 кг чистого (чистейшего!) героина. Не так давно за это же казнили одного пакистанца, не посмотрели, что гражданин Великобритании. И дипломатического скандала не испугались. «Да никому на самом деле нет дела до этого гражданина», – сказала тогда Валя со знанием дела. До Галки тоже никому особого дела нет: не она первая, не она последняя. Сун Лэй уже недели три как из Пекина уехал. Да и причем тут Сунечка? «У него легальный бизнес, сама подумай, будет он рисковать своими делами на Ябао Лу ради этого героина?», – спрашивает Валя Марину, подливая себе чай – глаза вниз: пролить боится?

Нет, Сун Лэй, конечно, рисковать не будет. Греется себе на Мадейре, ездит к Ахмету в Лондон и ждет, когда из Пекина прилетит Валя. Даже кольцо купил – чтобы все, как в кино: он на колене, она смеется счастливая и говорит «Да». Единственная женщина, с которой можно иметь дело.

Инесса ПЛЕСКАЧЕВСКАЯ