Разбирая книги в маминой квартире – эти, направо, забираю в Минск, эти, налево, отдаю в библиотеку, эти, посередке, уйдут знакомым – сняла с полки книгу известного советского журналиста Василия Пескова «Отечество». На суперобложке – березовая роща. У нас была похожая большая фотография в рамке, только черно-белая. Помню, что родители привезли ее из поселка Дубровка в Брянской области: сразу после МГУ папа работал там следователем, а мама осваивала русскую печь и кулинарию. Когда я училась в третьем классе, и у нас появился голубой и сильно подержанный «Запорожец», мы поехали на нем в Дубровку – проведать друзей. Вот они и подарили нам эту березовую рощу на прощание. Больше мы с ними никогда не виделись, а роща прожила у нас всю жизнь. «Как вы можете без родных березок?», – все время спрашивала моя свекровь из Новополоцка, когда мы жили в Китае. «Плохо», – неизменно отвечали мы. Разве можно без родных березок жить хорошо?

Книга Василия Пескова легла у меня в правую стопку – в Минск. А в ней – сверху: читать в первую очередь. И вот на даче, устраиваясь удобнее под рано темнеющим окном, я открываю книгу, изданную в 1974 году в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» – на авантитуле надпись от руки: «Поздравляем с днем рождения! Семья Костюченко» – и… попадаю в страну, которой больше нет. Я в ней родилась, Василий Песков и многие из тех, кто сейчас читает эти строки, называли ее Отечеством (помню, что в школе говорили, что Родину можно писать с большой или маленькой буквы, в зависимости от контекста, но Отечество – только с большой), а ее больше нет. Сегодня 30 лет как. Мы научились с этим жить. Как и без родных березок.

Я читаю «Отечество» Пескова и думаю, что журфаки можно отменять (да простят меня те, кто там учился и учится). Вот если человек говорит, что хочет быть журналистом, ты ему Пескова в руки – учись, как надо писать. Хотя теперь, кажется, так не пишут – очерк как один из самых интересных журналистских жанров почти умер. Мы называем лонгридами то, что пришло взамен (меня страшно раздражает засилье англицизмов, мой личный антифаворит – «манибэчить». Что?!) и понимаем, что не каждый готов читать долго и подробно о чем-то, от себя далеком. Но Песков рассказывает обо всем – даже о советских ударных стройках, набивших оскомину еще в школьном детстве – так, что ты не можешь не восхищаться – и красотой его слога («красное тесто» про льющийся в домнах Магнитки металл), и красотой человеческого подвига. Ведь то, что делали миллионы советских людей, ногами месившие бетон для ДнепроГЭСа (вы знали?) или строившие в голом практически поле Магнитку, было подвигом. Почему Советский Союз, который сейчас принято больше критиковать, а то и клеймить (к сожалению, есть за что – массовые репрессии навсегда останутся невыводимым пятном на репутации «первого в мире государства рабочих и крестьян») прожил почти 70 лет? Потому что в основе его была идея, мечта, если хотите – о равенстве, справедливости, чтобы каждому по труду, чтобы каждому счастье, чтобы самим решать свою судьбу. То, во что эта идея превратилась – отдельная и не всегда веселая песня (ах, какие были песни!). Но в 1974 году, когда семья Костюченко подарила книгу Василия Пескова семье Кацубо (мы до сих пор дружим, хотя семьи наши с того времени сильно поредели), в Советском Союзе было время оптимизма. Страна почти восстановилась после войны, новое поколение жило лучше предыдущего, и было уверено, что детям с будущим, как и со страной, точно повезло.  

Я помню то время очень счастливым: сколько радости было в доме, смеха и песен, как ездили родители, прихватывая меня с собой, на посиделки с друзьями в другой конец города, а на выходные на речку с палаткой. Это сейчас я понимаю, что детское ощущение счастья связано не столько с героическими свершениями советского народа, сколько с тем, что родители были молоды, активны, любили друг друга, меня и весь мир. Нелюбовь к речевкам, строевому шагу, портретам генеральных секретарей ЦК КПСС на стенах – было время, когда они менялись так быстро, что первый секретарь райкома удивленно спрашивал у мамы, занимавшейся пропагандой и агитацией: «Как, у вас до сих пор нет похоронной папки?» – пришла потом, с переходным возрастом, когда ты не только влюбляешься, но и начинаешь бунтовать, задавая неудобные вопросы. Я благодарна маме за то, что она на них отвечала.

Но сейчас, когда я читаю у Василия Пескова в очерке про Хиву «Петляешь, петляешь по закоулкам и вдруг узнаешь силуэт трактора «Беларусь». Как он ухитрился проехать в такой тесноте?», я вспоминаю не свой вопрос «Мама, почему это называется выборами, если в бюллетене только один кандидат?», заставивший маму краснеть перед коллегами, а чувство гордости за свою страну, свое Отечество. Я читаю Пескова – у него еще все вместе: друг за другом идут очерки о Тракае, Тобольске, Хиве, Самарканде, Мцхете, Ростове Великом, Брестской крепости и Хатыни… И тут же вспоминаю, как когда мама приезжала ко мне в Лондон, знакомые англичане спросили ее, в каких странах она была. Мама – недаром пропагандист и агитатор! – стала перечислять республики бывшего СССР: она была почти во всех, на веслах переходила Белое море (грамота от Нептуна хранится в семейном архиве). «О!», – восклицали англичане. О, говорю я. Отечество. Навсегда мое.

«Родина – это очень много, – пишет Василий Песков. – Это и тропинка с бродом через ручей, и пространство в одну шестую всей земной карты. Это и ракета, нацеленная к Луне, и птицы, летящие на север над нашим домом. Это и Москва, и малые, в десять дворов, деревеньки. Это имена людей, названия новых машин, танцы, которым неистово хлопают во всех городах земли. Это конструктор ракет и бакенщик, зажигающий огни на реке Волге. Это мой отец-машинист и твой отец-чабан. Это ты и я с нашим миром чувств, с нашими радостями и заботами. Родина подобна огромному дереву, на котором не сосчитать листьев. И все, что мы делаем доброго, прибавляет сил ему». Но, случается, умирают даже самые большие деревья. Но Отечество – навсегда.