15 мая в Большом театре пройдет творческий вечер балерины, народной артистки Беларуси Ирины Еромкиной. Накануне мы поговорили с ней о мечтах и целях, о том, что для балерины важнее – сцена или дети, и о том, когда нужно уходить (спойлер: Ирина остается).

С Ириной Еромкиной мы встретились в театре, перед репетицией ее творческого вечера. На втором – балетном – этаже вечером, когда нет спектакля, необычайно тихо, изредка прошелестят на репетицию балерины и танцовщики в комбинезонах да теплых чунях, и снова тишина. Иное дело – вечер спектакля! Тогда здесь шум, суета, звуки музыки из всех громкоговорителей. Мы встретились в тихий вечер – тихий настолько, что у Ирины на руках даже задремала, посапывая, младшая дочь Катюша.

Судьба нашей примы решилась… в электричке, когда мама Ирины увидела в газете объявление о наборе в хореографическое училище. Ире было десять лет – именно таких и приглашали в училище. А до тех пор о балете она ничего не знала.

– Мама на меня посмотрела…

– … и ваша судьба была решена?

– В электричке моя судьба решилась, да. Мама посмотрела: так, худенькая, гибкая, дома вечно я не могла сидеть спокойно, мне надо было ноги за уши закладывать, на мостик вставать, на шпагаты садиться. И мы поехали на предварительный просмотр. Там педагог сказала: «Я бы хотела, чтобы такая девочка у меня училась». И когда мы приехали на вступительные экзамены, я все сдала. Я даже не верила.

– А в какой момент вы поняли, что балет – это ваше призвание?

– Уже в театре. Пока училась, я в себя не верила. Даже мысли не было, что могу стать ведущей балериной. Понимала, что я артистка кордебалета, не больше.

– Вас это мучило?

– Нет, я это принимала. Даже не мечтала танцевать, как Инесса Душкевич, Екатерина Фадеева. Они мне нравились безумно. Но я даже не допускала мысль, что могу быть, как они.  

Странно слышать такое от примы, на спектакли с участием которой зрители ходят специально. И которую – для Ирины это важно, это для нее знак качества – художественный руководитель Большого театра Валентин Елизарьев называет одной из своих любимых балерин, а у него таких – на пальцах одной руки пересчитать можно. И еще Елизарьев, не слишком щедрый на похвалы, говорит, что к Ирине «Боженька пальцем притронулся», настоящий талант у нее. Но сама она это поняла далеко не сразу.

– Я, конечно, была очень рада, что меня взяли в театр. Поначалу я училась очень средне, не могла понять, что от меня хотят. Не могла понять, как это – приложить усилие. Это пришло гораздо позже, с взрослением. А тогда я даже не понимала, как стараться.

– А в какой момент вы в себя поверили?

– В первый год, когда я пришла в театр, учила порядок кордебалетных выходов. Но у меня была мысль, что я хочу выйти замуж и состояться как мама. И помню, что когда Юрий Антонович Троян сказал мне выучить ангелов из «Сотворения мира», я подумала: какие ангелы? Это ведь тяжело, я не справлюсь, это такая ответственность. Подумала тогда, что это, конечно, здорово, но мамой я хочу быть больше. Хотя мысль о том, что меня отметили, что я отличаюсь от остальных, уже появилась. Следующий сезон я пропустила, потому что вышла замуж и родила сына. А потом мама настроила меня на то, что надо идти работать, не тот возраст, чтобы дома сидеть.  

– Тогда вы и выучили ангелов?

– Да, я их танцевала. Когда вышла, стала очень активно работать, чтобы войти в форму. Я в кордебалете выделялась тем, что, например, если всем надо было поднять ногу в экарте в «Баядерке», Татьяна Михайловна Ершова кричала: «Ира, опусти ниже ногу!». А я – нет, я должна высоко держать ногу – доказать ей, себе. Сейчас я понимаю, что Юрий Антонович заметил, что я активнее всех, стараюсь больше всех. Тогда мне дали партию Фею Щедрости из «Спящей красавицы», потом подруги вагантов из «Кармины Бураны».

– Это уже сольные партии.  

– Но их было совсем не много, и сразу – Ева из «Сотворения мира», у меня тогда затряслись поджилки. Это был очень плодотворный сезон, когда я сразу стала ведущей солисткой. «Сотворение», потом сразу «Щелкунчик», потом «Ромео и Джульетта», «Спартак» – спектакли Валентина Николаевича. Мне Бржозовская Людмила Генриховна в конце сезона сказала: «Ира, ты восемь партий подготовила за год. Восемь!».

– Это очень много.

– Да. Я думала: наверное, она ошиблась, восемь – это невозможно.

– Когда задают вопрос, какая роль самая любимая, обычно отвечают, что все одинаково дороги. Но я автор книг и знаю, что не ко всем своим книгам отношусь одинаково. Наверное, вы тоже не одинаково к своим ролям относитесь?

– Вы знаете, периодами. Был период, когда я очень ждала Еву, Фригию. А потом, когда появилась «Анюта», у меня к ней такая любовь проснулась! Я ждала, хотела «Анюту» и «Лебединое», «Анюту» и «Лебединое». Сезон просто горела этими спектаклями, ждала – когда моя очередь танцевать? А потом прошло, появлялась какая-то новая любовь. Я помню, что «Анастасия»… Образ был мне очень близок.

– Потому что вы боец?

– Я боец? Может быть, не думала об этом.

– И Фригия. Когда мы в прошлый раз с вами встречались, когда я брала интервью для книги «Феномен Валентина Елизарьева», вы говорили, что вам очень нравится Фригия. А она ведь тоже боец.

– Фригия мне нравится, потому что я там просто растворяюсь.

– Но растворяться можно, когда уже очень хорошо отрепетировал, когда техническая сторона доведена до автоматизма, тогда ты отдаешься. Правильно?

– Да. И когда есть слияние с партнером.

– Вы хорошо с Антоном Кравченко работаете.

– Я Антона вообще не ощущаю, у меня такое чувство, что я сама все делаю.

– Сама себя подняла, сама покрутила.

– (Улыбается) Да, да. Я попадаю всегда в положения, где ноги открываются, где я ровненько стою. Я понимаю, какой Антон опытный партнер, как мне легко с ним. Можно растворяться и купаться в эмоциях.

– Вы в театре 25 лет. Думали ли, что ваша творческая биография продлится так долго?

– То, что у балетных есть 20 лет, я понимала. Но они прошли так незаметно, что я их даже в голове не отметила. Двигаемся дальше – работаем, и активно. Премьеры ставятся, я в них участвую, у меня есть силы, я еще хочу высказаться, и у меня нет этого ощущения, когда выгораешь эмоционально. Ну, хорошо, значит, не обращаю внимания на это, отдаю себя дальше. А там уже как будет, так будет.

– С человеческой точки зрения, жизнь только начинается.

– А в балетной это редкость. Передо мной балерины уходили раньше.

– Очень мало у кого из балерин было трое детей, и они оставались при этом примами.

– До меня таких примеров не было.

– Вы рекордсменка.

– Характер такой. Если у меня есть цель, я должна к ней идти.

– А какая у вас сейчас цель?

– Сейчас… Это как мечты, да? Но мечты и цель – разные вещи. Я осознаю и понимаю, что вечно танцевать не буду. Я уже спокойно отношусь к тому, что скоро, скоро придет то время, когда я оставлю сцену. Я хочу закончить… по крайней мере, я думала, что закончу ярко. Еще в хорошей форме попрощаюсь и пойду. Чтобы меня запомнили…

– На пике?

– На пике, да. У меня есть страх, что меня запомнят, что я еле хожу по сцене. Когда я вижу артистов, которые продлевают себе сценическую жизнь пешковыми партиями, я думаю, что их запомнят именно такими. Никто не будет вспоминать, как ты хорошо танцевал… Я бы не хотела. Я хочу танцевать до последнего, пока я в хорошей форме. Потом, если я почувствую, или мне Валентин Николаевич скажет: «Ира, уже не очень», нужно будет набраться сил и не танцевать.

– Вы боитесь этого момента?

– Уже принимаю. Я понимаю, что состоялась, реализовалась. Я, не жалея себя, все отдала. Сделала все, что могла. Я могу смело сказать, что сделала все, что было возможно, со своим телом, эмоциями, со своей балетной карьерой – я сделала все.

– Но ведь этот ваш творческий вечер – еще не точка?

– Нет, не точка. Хотя были такие мысли… Но Валентин Николаевич сказал: «Ира, ты в следующем сезоне нужна». И этот творческий вечер – благодарность театра за мое 25-летнее служение сцене.

– Вы сами выбирали номера, которые мы увидим?

– Номера, которые буду исполнять я, выбирала сама. Нужно было выделить самое важное, то, от чего… Например, от «Спартака» я не могу отказаться. От «Щелкунчика» не могу. Пострадало только «Сотворение», потому что на него надо распускать волосы…

– А потом сложно собрать.

– Да. Мы поставили его последним номером, как финал. Но Валентин Николаевич говорит, что в спектакле это здорово, а в концерте не так. Надо более ярко завершить.

– И чем будете завершать?

– Можно было поставить «Дон Кихот», но это банально. Мы поставили тарантеллу. Финал ставит Анна Дмитриевна Моторная, и он будет связан с тем, что, помимо балета, у меня есть дети, и это счастье, когда после спектакля ты приходишь в гримерку, начинаешь разгримировываться, а к тебе приходят твои детки, и ты тут же переключаешься на другую жизнь. И это можно совмещать: и балерина может быть мамой.

Наш разговор завершается, и мама Ирина Еромкина аккуратно укладывает на диванчик в гримерке дремавшую у нее на руках Катюшу. И уходит в репетиционный класс – готовиться к своему вечеру. Ярким в нем будет не только финал.

Фотографии: Павел СУЩЁНОК

Опубликовано в газете «Вечерний Минск» (www.minsknews.by)